Сказка из детства

«Слишком много в мире людей,
которым никто не помог пробудиться».
Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц»

В 1972 году наш земляк, известный поэт Геннадий Айги был удостоен премии Французской академии за издание своей первой антологии «Поэты Франции» на чувашском языке. Сборник вобрал в себя стихи 77 авторов XV–XX веков. Это была первая международная премия поэта. Младшая сестра Геннадия Айги, писатель, переводчик Библии на чувашский язык Ева Лисина вспоминает об этом событии.

— Когда Геннадий получил премию, я работала во Всесоюзной библиотеке иностранной литературы в Москве. Он позвонил мне от станции метро «Таганская»: «Ева, представляешь, мне дали премию за французскую антологию! Выйди к метро. У меня мало денег, пойдем хоть пива выпьем». И мы с ним пили пиво на Таганской в честь премии Французской академии. А меня так и подмывало спросить, дадут ли хоть какие-нибудь деньги. Появилась надежда, что наконец-то Гена заживет нормально. В то время его нигде не хотели печатать. Сказывалась давняя дружба с Борисом Пастернаком. И тут – премия. Я робко спросила: «Гена, а деньги будут?» «Ева, — говорит, — дело не в деньгах! Какая разница! Это честь!» Премия была огромной радостью для Геннадия в то время, когда издатели старались не замечать его.

Люди почему-то думали, что премия Французской академии – это невероятные франки, доллары. Считали, что Геннадий Айги уже «продался» Западу… Года за два до кончины Гены меня пригласили выступить в одну сельскую школу. Учительница чувашского языка спросила меня потом: «Геннадий Николаевич хоть изредка приезжает в Россию?» «Откуда?» – удивляюсь. «Он же сразу выехал после премии». «Куда?» «Во Францию или в Америку. И паспорт у него еврейский», — отвечает. Вот так. Многие даже не знали, что Айги всегда жил в России. Считали, что в Чувашию он приезжал из-за границы. А ведь до перестройки Геннадий был «не выездной», приглашения до него даже не доходили.

— Скажите, а почему для своей первой антологии Геннадий Айги выбрал именно французскую поэзию?

— Его нигде не печатали. Надо было как-то зарабатывать на хлеб. Гена сам изучил французский язык. И в то трудное время обратился к тому, что было ему близко – начал переводить стихи французских поэтов на чувашский. Меня попросил помочь с переводом библиографических справок. В последние годы жизни Гена старался как можно чаще общаться со мной, как будто старался успеть наговориться, не пропустить что-то важное, дать советы. Однажды он сказал: «Ева, я тебе одну вещь не рассказал. Представляешь, я все время удивлялся — почему так люблю Францию? Что, разве только французы великие поэты? Нет. Замечательные произведения и у немцев, и у итальянцев… Но у меня такая болезненная, невероятная любовь именно к Франции. Я буквально страдаю от этой любви. И понял эту тайну, когда в первый раз приехал во Францию. Я отправился побродить по Парижу и вдруг вышел к Собору Парижской Богоматери. Увидел это грандиозное сооружение — и вдруг зарыдал. Прохожие останавливались, спрашивали, что случилось. А я стоял и плакал. Я все внезапно вспомнил! У меня всплыло в памяти, как отец мне пересказывал «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго. Я тогда еще не ходил в школу. И эта увлекательная история в моем сознании происходила в прекрасной и сказочной стране. В меня ворвались те чувства, что возникали во время рассказа отца. И я понял – вот источник моей привязанности и любви к Франции! Это сказка из детства».

— Каким был ваш брат в детстве?

— Гена всегда был занят. Читая его архивы, я до сих пор поражаюсь, какой он был работяга. Брат вел дневник с 12 лет. Почерк у него был бисерный, как у отца – педагога русского языка и литературы. Гена постоянно записывал свои размышления, сочинял пьесы. Он распределял роли среди сверстников, и потом ребята репетировали эти постановки. В пьесе обязательно были фриц и ефрейтор Лисинский – сам Гена. В его архиве сохранились объявления, где он от руки писал, что, к примеру, в шесть вечера в клубе состоится спектакль, роли исполняют те-то. Представляете, послевоенная разруха, радио нет, электричества нет, а клуб – полон. Гена ставит пьесу. Самое главное, чтобы фрица поймали, и все закончилось победой.

— Он мечтал стать артистом?

— Да. В то время брат загорелся этой идеей. К нам в Шаймурзино иногда приезжали артисты. Однажды после спектакля «Коварство и любовь» Шиллера Гена позвал меня и сказал: «Ева, придется нам украсть у мамы деньги. Знаю, воровство – это самое страшное. Но мы потом расскажем. Дай только срок, чтобы я добрался до Чебоксар. Потом пойдешь к маме на поклон. Помнишь, какие артисты к нам приезжали? Я буду таким же. Деньги придется взять тебе. Если я буду вертеться около маминого сундука – это странно. А у тебя там нитки, тряпочки, никто не обратит внимания. Потом все равно эти деньги вернем». В общем, мы решили – искусство требует жертв. Гена подговорил своего друга, и они убежали.

Через две недели брата привели милиционеры. Ребят забрали, когда они спали на ступеньках театра. Сначала прикинулись сиротами, и мальчишек сдали в детприемник. Но потом все-таки рассказали, что у них есть семьи. В тот день вся деревня высыпала на улицу: Гену ведут! А он оборванный, грязный, голодный… Стоит, понурившись. И видно, что карманы его штанов чем-то тяжелым заполнены. Я подхожу к нему и спрашиваю: «Гена, а что у тебя в карманах?» Он тихонько: «Подарки». И начал выкладывать настоящие волжские камушки – гладенькие, беленькие, некоторые красноватые. В то время самая любимая игра у девочек была – шаго, в камушки. Бывало, целый день работаешь и ждешь, чтобы хоть полчасика в шаго поиграть. Камушки можно было сделать из глины, чтобы они были гладкие. А тут – настоящие. Целое сокровище! Мы с девочками тогда решили в эти камушки играть только по праздникам.

— Наверное, брат вас очень любил…

— Думаю, да. Но в деревне это не показывают. Старший брат должен быть справедливым, надежным. Гена был строг со мной. После семилетки уехал в Батырево и поступил в педагогическое училище. Наш отец погиб в 1943 году, и Гена сам решил обучить меня русскому языку. Однажды приехал, положил передо мной книгу «20 тысяч лье под водой» Жюля Верна и сказал: «Вот что, сестренка, надо знать русский язык. В следующую субботу я приду, чтобы к этому времени ты книгу прочла. Подробно все мне расскажешь».

— Вы хоть немного понимали тогда по-русски?

— В том-то и дело, что нет. Правда, за неделю все прочитала. Буквы-то знала и просто складывала их в незнакомые слова. Но у меня было такое ощущение, что я все поняла. Брат пришел и строго, как и подобает будущему педагогу, спрашивает: «Так, слушаю тебя». Я говорю: «Ген, я все прочла. Ты знаешь, ничего не поняла, но это очень интересная книга. Там такое происходит!» Он отвечает: «Да, там много чего происходит. Даю тебе еще неделю. Чтобы в следующий раз ты все знала. Хорошо?» «Хорошо», — отвечаю. Я уже не боялась русского языка. И во второй раз поняла, наверное, половину содержания. Уже у мамы спрашивала значение некоторых слов. Когда Гена пришел, я ему все рассказала. Он изумленно произнес: «Ну, ты, сестренка, молодец!» Потом принес «Хижину дяди Тома» Бичера-Стоу. Помню, я так переживала за судьбу героев, что спряталась в коровнике и рыдала. Это чтобы мама не видела, как я плачу из-за какой-то книжки. Так благодаря Гене я выучила русский язык.

— Значит, Геннадий Николаевич был для вас и отцом, и учителем?

— Он много мне дал. После педагогического училища Гена поступил в Московский литературный институт. Вскоре и я стала студенткой Тимирязевской академии. Брат встречал меня после занятий, мы шли в столовую, потом в Ленинскую библиотеку. Он ходил туда постоянно. Брал для меня целую стопку книг по искусству, живописи. А я в то время только из деревни приехала, ничего еще не знала. Говорю ему: «Гена, я же учусь в Тимирязевской, мне надо читать учебники по земледелию, ботанике, растениеводству». Он отвечал: «Подождет твоя ботаника. А я даю тебе то, что человеку нужно». И попробуй с ним поспорь.

Никогда не забуду, как Гена покупал мне пальто. Ноябрь. Снег. А я в сатиновом пиджачке, который мне сшила мама. В Ленинке даже старичок-гардеробщик пожалел меня: «Доченька, холодно же». Я гордо ответила: «Нет. Я – сибирячка». А Гена сказал: «Ну, Ева, подожди немножко. Я скоро гонорар должен получить». А сам мерз в каком-то лыжном костюме. Наконец получил гонорар. Взял друга Рима Ахмедова, и мы пошли в магазин на Тверской. «Какой у тебя размер?» — спрашивает. А я-то откуда знаю? У меня никогда в жизни пальто не было. Посмотрела и показала на какое-то пальто: вот этот. Я всегда считала, что пальто должно быть черным. Такое и выбрала. А Брат с Римом начали обсуждать, какой цвет мне подходит. Рим говорит: «У Евы карие глаза. А какое сочетание цветов у Леонардо да Винчи? Коричневый – розовый – зеленый. Конечно, розовое пальто мы ей покупать не будем. Давай возьмем зеленое». Ну я и послушалась. Они же разбираются в живописи. Тут же решили купить мне туфли. Размера тоже не знаю. Наугад показала на 37-й. Спросили: «Не жмут? Тогда заворачивайте!» Гена был счастлив. Правда, ему на одежду денег уже не осталось…

Потом в общежитии девочки меня спрашивают: «А что это у тебя туфли так шлепают?» «Не знаю, — говорю, — брат купил». Посмотрели на мои ноги, оказалось, что они 35-го размера. Но я всегда Гене говорила: «Роскошное было пальто, роскошные туфли».

Геннадий был для меня самым близким человеком. И он в последние годы постоянно говорил: «Ты для меня, как мама».

© «TOP STYLE», 8/2010