Монолог Пьера Паскье

«Все наши богатства — прах и пепел,
они бессильны доставить нам то, ради чего стоит жить».
Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц»

С декабря 2009 года наместником Чебоксарского Свято-Троицкого мужского монастыря является игумен Василий (Паскье). Предыдущие полтора десятка лет отец Василий (так его привыкли называть в Чувашии) нес свое послушание в Алатыре. Именно там мы с ним и познакомились.

В Алатыре священник-француз успел сделать много богоугодных дел, оставив о себе добрую память. В частности, отец Василий полностью восстановил храм Иверской иконы Божией Матери, а потом еще и создал при нем Дом милосердия. Его обитатели — бывшие заключенные Алатырской исправительной колонии №2 УФСИН России по ЧР. В самой колонии (она, кстати, женская) игумен Василий тоже успел построить церковь – храм Ионы Воина.

Там, в Алатыре, у отца Василия был свой приход: примерно полтысячи горожан, посещающих храм Иверской иконы Божией Матери. Прихожан ничуть не смущал небольшой французский акцент и мягкое грассирование настоятеля этой церкви. Важно, считали они, не как говорит батюшка, а что он говорит. Послушаем его и мы.

Святая земля

Больше 10 лет я прожил в Израиле. В то время, в начале 90-х годов, как раз началась большая миграция из России. Не знаю, как это случилось, но я очень подружился с русскими, многие из них стали моими друзьями. Мы очень быстро нашли общий язык, хотя по-русски я тогда не знал ни слова.

Однажды они были у меня в гостях. Мы включили телевизор, а там – новости из России. Смотрим, и ничего не можем понять. Даже сами русские ничего не понимают: в Москве танки, стрельба, горит Белый дом. Это был октябрь 93-го… А я тогда уже собрался ехать в Россию. Но тут и у моих друзей возникли сомнения: может, сейчас не время?

Хотя это они, мои русские друзья, когда-то посоветовали мне ехать. Помню, в Иерусалиме, сидели мы с ними как-то на остановке, ждали автобус. И друзья мне говорят: «Мы все думаем о тебе, думаем. Видим, какой у тебя характер, и вообще… Наверное, тебе надо жить в России. Эта страна — для тебя». Почему они так решили? Для меня это было загадкой.

Может быть, друзья верили, что во мне есть какой-то потенциал, какая-то энергия, сила, в которых нуждается Россия? В смысле, что не только мне это надо, но и что «ты там нужен». На самом деле и у меня была такая потребность: быть в стране, где все надо строить заново. То есть не там, где жизнь налажена и все уже понятно, а там, где можно отдавать. Отдавать свою жизнь, все, что ты имеешь… Но тогда я даже предположить не мог, что ехать в Россию – это возможно.

Знаете, сейчас я уже немножко понимаю, почему эти друзья мне так сказали. Наверное, покидая Россию, они чувствовали, что Родине нужны какие-то новые люди, может быть, с другим взглядом, представлением о жизни… Тогда ведь был только один взгляд на жизнь – советский. А для того, чтобы начинать возрождение, необходимо раздвигать горизонты.

Наверное, они думали: вот поедет туда и поможет людям. И я поехал. Потому что принял это как послушание. Как дело, которое необходимо лично мне. Такой узкий путь необходим, чтобы приобрести нечто большее. Непонятно? Вот, например, семена. Мы бросаем их в землю, и они сначала умирают, даже гниют. Но когда умирают, изнутри начинает пробиваться маленький росток. Он настолько сильный, что может даже разбить (и разбивает) замерзшую землю. Или даже камень. Но сначала он умирает.

Вот так и Россия в те времена. Как будто осень пришла в эту страну – она тоже умирала, чтобы возродиться весной.

Пьер Мари Даниэль Паскье родился в городе Шолэ на западе Франции, в многодетной семье добропорядочных католиков. Произошло это в марте 1958 года. В 18 лет он покинул отчий дом, чтобы больше никогда туда не вернуться. Учебу в сельскохозяйственном колледже Пьер совмещал с работой на ферме, а на последнем курсе поселился в религиозной общине. Этот поступок и привел юношу в монастырь, который уже несколько лет пыталась возродить община в Иерусалиме. В 1980 году Пьер Паскье принял монашеский постриг с именем св. Василия Великого и был отправлен на Святую землю.

Первые ростки

Есть старый анекдот. Трех президентов – Клинтона, Ширака и Ельцина – пригласили на Высший совет с Богом. Президент Клинтон спросил у Бога: «Господи, скажи, когда мой народ в Америке будет счастлив?» Бог сказал: «Ну, лет через 25». Клинтон заплакал: «Я этого не увижу». Ширак тоже спросил: «Господи, когда я увижу свой народ счастливым?» Бог ему ответил: «Через 50 лет». Ширак заплакал: «Я до этого не доживу». И господин Ельцин спросил: «Господи, ну когда я увижу свой народ счастливым?» И Бог заплакал.

Это, конечно, шутка. На самом деле, если сравнивать Россию с семенами, брошенными в землю, то сейчас ростки уже взошли, даже колосья появились. Правда, они пока незрелые. Казалось бы, самое страшное позади – растения выдержали и дожди, и стужу, условия не самые приятные для жизни. Однако испытания на этом не закончились. Летом придется терпеть засуху, может, град, грозу…

Но это не все. Чтобы получить хлеб, созревшую пшеницу еще нужно скосить. И даже если урожай хороший, колосья будут сначала молотить, отбирать зерна от плевел, стирать их в порошок, то есть, в муку. И это еще не все. В муку добавят воду, дрожжи и все остальное. Потом тесто надо как следует помесить, чтобы воздуха не осталось. Видели, как хлеб делают? Берут и бросают, берут и бросают.

Это тоже еще не все. Дальше тесто будут резать, класть в форму, ставить в печь. И только когда весь процесс завершат, хлеб наконец дает свой запах, очень приятный. Я думаю, что любой человек, который нюхает свежий хлеб, получает удовольствие. И уж потом раздает этот хлеб людям, отламывая от него по кусочку. Когда хлеб сломан, он идет на причастие, в употребление. А значит, на пользу человеку.

К чему я это рассказываю? Если человек не отдает свою жизнь, не ломает себя, не раздает, его жизнь бесполезна. И русский народ, я знаю, это понимает. Может быть, у него есть какие-то способности для этого… Или причины. Потому что это народ, который много страдал, много пережил.

Путь Пьера Паскье к православию тоже был не из легких. Греко-католический (униатский) монастырь, в котором поселился молодой монах, располагался в 15 километрах от Иерусалима. И каждый субботний вечер, втайне от братии, он отправлялся к Гробу Господню, чтобы принять участие в православной службе. «Я там стоял, молился с ними и плакал, — вспоминает отец Василий. — Потому что до причастия меня не допускали». Так продолжалось больше 10 лет, пока в обители не узнали, куда по ночам бегает молодой монах. Дабы отвратить Базиля (так звучит Василий по-французски) от чуждой веры, его загрузили тяжелой работой. А когда и это не помогло, посадили под «домашний арест». Отцу Василию ничего не оставалось, как бежать из монастыря. И не куда-нибудь, а в Россию, где он собирался принять православие.

Крещение

Конечно, я многое испытал в России – нельзя сказать, что меня здесь ждали, как вы говорите, «с распростертыми объятьями». Но это — как железо: чтобы закалилось, его несколько раз кладут сначала в огонь, а потом – в холодную воду. После такого закаливания любое испытание потом переносится легче.

Вообще, вход в этот мир, русский, оказался слишком узким. Он был очень низким и длинным. Чтобы пройти этот коридор, пришлось оставить там, на улице, все лишнее – одежду, собственное мнение — все, что мешает. Пришлось даже похудеть, чтобы протиснуться в этот узкий проход. Только так можно было попасть в другой мир. Но и когда длинный коридор наконец закончился, пришлось многое испытать — надо было учиться жить в этом мире.

Вспоминаю, как тогда, в 1994-м, ехал в Чувашию. Долгий путь из Москвы на маленькой машине. Груза много, и я — среди багажа, вот так (показывает – О.Р.). Сидел в такой позе все 600 километров, представляете? Пару раз мы останавливались — не перекурить, а «передышать». Прибыли в Чебоксары, а нам никто не может показать, где епархия. Наконец нашли, но владыки там нет, еще не приехал. Нас поругали – почему приехали раньше времени? Ругали не меня – я был только спутником, а отца Иеронима, много лет странствовавшего по Святой земле. Мы еще в Иерусалиме договорились с ним, что в Россию поедем вместе.

Владыка Варнава (архиепископ Чебоксарский и Чувашский), когда приехал, тоже сначала сердился. Но недолго. Потом направил нас в одну чувашскую деревню, в Ядринский район. Там мы пробыли только один день, точнее ночь, потому что приехали уже вечером, перед службой. Народ собрался, все очень агрессивно настроены. Ночью нас чуть не убили… В общем, мы не смогли там служить и вернулись в епархию. Владыка нас понял, понял, что там тупик. И благословил на служение в русском селе Никулино. Это в Порецком районе – далеко от Чебоксар, но близко к Алатырю. Туда мы и поехали.

Пожалуй, там я впервые пожалел о содеянном. Точнее, засомневался в том, что сделал правильный выбор. Представьте: ночь, в деревне все спят, ставни закрыты, освещения нет. Мы никак не можем найти церковь – ничего не видно, темнота (потом узнали, что проезжали мимо храма несколько раз). Дождь, грязь – это было осенью.

Наконец нашли церковь, нас отвели на ночлег в сторожку около храма. Там давно не топили, не убирались. До нас, видимо, какие-то бомжи жили, какие-то пьяницы. Запах стоял неприятный, постели сырые, грязные. Попытались мы затопить печку – она только дымит. Крыша течет, а еще крысы по полу бегают.

Всю ночь я просидел в этой сторожке (не смог лечь в чужую постель), много думал. Главный вопрос, который меня мучил: не зря ли я сюда приехал? Но утром выглянуло солнышко, мы пошли в церковь, пили с батюшкой чай. Душа согрелась, и я подумал: ну, ничего – жить можно…

В Россию отец Василий приехал в январе 1994 года. В Оптиной пустыни, куда он попал на Крещение, ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы окунуться не в теплые воды Иордани, а в ледяную купель. Говорит, «я воспринял это троекратное погружение во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа как мое крещение в России».

А на первой неделе Великого поста в Даниловом монастыре состоялось присоединение иеродиакона Василия к православию. Церемония шла на французском языке, чтобы отцу Василию было понятно, что с ним происходит. Потом состоялось и его «первое причастие». Будучи в Москве, он причащался еще несколько раз и даже был удостоен чести служить с Патриархом.

Каков поп, таков и приход

Два с половиной года я был рядом с отцом Иеронимом, который поднимал из руин Свято-Троицкий мужской монастырь. Мне было хорошо с ним, но трудности все равно были. В первую очередь, из-за отношения здешних послушников ко мне. И понять их можно: как это — второе (или третье) лицо в монастыре, отвечающее за воспитание, и вдруг – иностранец. Наверное, им трудно было это терпеть: чужеземец учит их жить по православному.

В общем, меня перевели на службу в женский монастырь. Спустя пять лет возникла мысль – построить свою церковь, точнее – вернуть к жизни храм, который когда-то был на территории районной больницы. Возводить его пришлось практически заново – без денег, без специалистов. Пять лет назад даже не верилось, что удастся когда-нибудь завершить строительство этого храма.

Правда, слово «завершить» в данном случае не совсем подходит. Да, мы построили здание, но строение церкви как общины, наверное, никогда не заканчивается. Это ведь параллельный процесс – невозможно отделить одно от другого.

У нас было много общего, действительно, создавалась община. Это не то, что люди пришли, помолились и ушли. Они приходили, оставались в храме, сколько могли, помогали. И дети этих прихожан, наверное, смогут увидеть храм, который мы строили. Я очень любил общаться с этими детьми, мне с ними было хорошо. Мне сейчас за 50, а им было по 15-16 лет. Но я не чувствовал разницы – как будто это мои дети.

Мы вместе играли в футбол, в настольный теннис. Я проводил с ними много времени. Даже когда совсем было некогда, старался уделить им хотя бы 15 минут. Мне кажется, это дает детям какой-то импульс, что вот, батюшка с нами играет. Я не вижу здесь ничего зазорного, хотя знаю, что в России это не принято. Здесь многие считают, что батюшка – из какой-то другой касты, ему надо жить над народом, что народ ему служит. Есть еще такое слово – «положено». Мол, это батюшке положено, а это — не положено. И некоторые священники, как мне кажется, от народа немножко удалились.

Это неправильно, когда пастырь становится недоступным для людей. Народ хочет поговорить с батюшкой, а батюшке некогда. А народ жаждет, народ голодный. Его надо не только накормить, дать попить, но и утешить его. Это и есть служение пастыря, служение священника.

Отец Василий не стал рассказывать, что на строительство храма пошли все деньги, которые он выручил за продажу своего дома. Единственное, что он себе тогда позволил – современный компьютер, за которым проводит достаточно много времени. Кстати, у храма Иверской иконы Божией Матери, был собственный сайт. Там я и узнала много подробностей, о которых умолчал отец Василий.

Вместо эпилога

Нравится или не нравится (в Чувашии – О.Р.), не имеет значения. У нас есть такое слово — послушание. Есть вещи, которые нам не нравятся, но если мы не исполняем послушания — мы уходим от благодати, от воли Божией. Никто не может сказать: «Мне нравится висеть на кресте». Наш путь, наше спасение — много, много Голгоф, много распятий…

© «TOP STYLE», 8/2010