Интервью с Ларисой Радевич

Лариса Радевич – живописец и график

— Лариса, ваш путь к живописи, можно назвать классическим: художественная школа, училище, престижная Строгановка.

— О, нет. Все началось гораздо раньше. Со мной уже лет с трех занимались учителя рисования в частном порядке. Творчество пошло таким шквалом.

Воспоминания того времени, конечно, обрывочны, но в нашем доме все тогда знали: вот бегает будущий художник.

Я рисовала всюду, даже на асфальте, на дороге. Когда рисовала какого ― нибудь жирафа в натуральную величину.

Потом я занималась в студии и моя преподавательница в какой-то момент сказала моей маме, что студию я переросла, порекомендовала отдать меня в специальную художественную школу. Ближайшая школа оказалась в Москве. Туда и поехали, показали работы. Потом меня вызвали на экзамен. Все было серьезно, как в институте. Я прошла. И даже первым номером как потом выяснилось.

— Как вы думаете, ребенка обязательно надо отдавать учиться, если он проявляет способности к рисованию?

— Обязательно. Это мой личный опыт. Я ведь еще и педагог.

Это, знаете, как в балете, куда идут с пяти лет. Или в музыки. Ни кто же не идет заниматься музыкой, когда уже школу закончит. Так не бывает.

В консерваторию берут из музыкальной школы, музыкального училища.

Так и тут.

Есть определенные ступени развития. Когда сегодня ко мне подходят родители и говорят: вы знаете, у нас дочка не плохо рисует, а дочке 15 лет, я могу сказать лишь одно: если сейчас вы начнете усилено заниматься, то она, может быть поступит на какое то дизайнерское отделение. Но не на живопись. Опоздала лет на 10.

— А это не отнимает у ребенка детства, как в случае с гаммами?

— Нет. Хотя с музыкой, конечно, сложнее.

Я помню одну подругу детства, которую водили в музыкальную школу. Как она страдала. Она бегала с папкой и ненавидела сольфеджио. У меня была обратная ситуация.

Помню, я получила за что-то тройку и мне мама сказала, что я не пойду рисовать в студию, пока эта тройка не будет исправлена. То есть, меня наказывали тем, что не давали рисовать.

— Но иногда и спасибо потом говорят, когда заставляют чем-то заниматься в детстве.

— Конечно. Ситуации бывают разные. Но у нас были случаи,когда ребенка приводят в студию только потому, что его мама и папа члены Союзов художников.

А ребенку это даром не надо. Вся суть в этом.

— Художники тоже хотят продолжения династии.

— Не обязательно. У меня были большие сомнения, когда решался вопрос выбора профессии моей дочери. Она с пяти лет занималась рисованием. А в переходном возрасте это дело бросила. Причем бросила,из-за того , что ее недоразумению,не допустили к экзаменам в лицее.

Дочь, расстроилась, ей стало все это не интересно, ведь весь ее труд оказался как бы никому не нужен.

И она на год ушла из рисования. А потом решила вернуться. И у нас с ней был весьма серьезный разговор на эту тему.

«Саша, — сказала я ей, — как ты понимаешь, если я сама в этой профессии, то мне будет стыдно за человека, которого я туда приведу и которому это будет не очень нужно. Так что если ты без этого спокойно проживешь, выбери другую профессию. А вот если примешь решение , что жить без этого не можешь и тебе во чтобы не стало надо стать художником, что ты этим дышишь, — тогда действуй!»

Проходит какое-то время после этого разговора.

Она ко мне пришла и говорит: «Мама я поступила в художественную школу!»

То есть она меня поставила перед фактом. Сама собрала работы, подготовилась в районную школу, и ее приняли. С этого момента она больше не отступила ни на шаг. Я ее никогда не заставляла этого делать. И вместе с тем мне не стыдно за нее.

— Художественно одаренный ребенок — это всегда одинокий ребенок?

— Я, например, была жутко активная. Обожала играть с мальчишками в футбол, хоккей, войну, в казаки-разбойники.

Я вообще жила в «мальчишечьем» мире,у на с в доме на три подъезда было всего две девочки. От сверстников я не пряталась, чтобы порисовать в уединение. Зачем?

Я все прекрасно совмещала. С удовольствием и дружила, и играла. Пыталась даже ходить куда-то в кружки, за кроликами ухаживала, какие-то семена проращивала.

— Просто хочется понять, с чего же начинается это таинство ― увлечение маленького человека рисованием?

— Это видно сразу. Не может быть такого, что вот бегает будущий великий художник, а мы этого не замечаем.

Например, ребенок — будущий певец. Так он будет ходить и петь. Может быть, не будет петь в хоре, но обязательно будет стремиться услышать свой голос.

Так и тут.

Причем рисование — это ведь постоянная практика. Нужно пять процентов таланта, и девяносто пять ― трудолюбия.

Только тогда из тебя плучиться хороший художник.

— А почему решили пойти в Строгановское училище?

— Потому что я прекрасно понимала, что у меня нет времени на эксперименты.

На тот момент я уже была мамой, дочке было три года. А тогда считалось хорошим тоном, да и сейчас это так, поступать 3-4 года.
С первого раза не то что не прилично, но это как бы удел тех, у кого папа кто-то Церетели.

А поскольку у меня ничего подобного близко не было, то я могла себе позволить пойти только наверняка: или я сейчас иду учиться, или неизвестно, пойду ли я вообще.

Поэтому в приемной комиссии они мне это вопрос задали. Почему, мол, не в Суриковский?

А я тогда пришла еще с больным горлом, и не могу ответить, что ну некогда мне
заниматься баловством.

У меня все подруги тогда были дамы незамужние. Не поступили, пошли работать, кто гардеробщицей, кто лаборанткой. На следующий год можно еще поступать. На третий раз тебя точно возьмут.

— Вы уже тогда были человеком не богемным, а семейным , в лучшем смысле этого слова?

— У меня муж далек от всего богемного. И даже от художественный среды.

Но я полагаю, что у нас все хорошо получилось, потому что я не оторвалась от жизни. И потому что я училась в разных местах и изучила разные слои общества.

Знаю, что чем меньше состоятелен в искусстве человек, тем более он богемен. Поскольку предъявлять-то что-то надо.

Такое «околоискусство».

Чтобы о тебе, не дай Бог, не забыли. Поэтому кто-то картины должен писать, а кто-то вести богемную жизнь.

— Получается очень здоровый подход к творчеству — соединение жизни с чем-то высшем.

— Вы знаете, кто-то ищет вдохновения, пытаясь оторваться от бытия, от всего земного. Но если ты можешь найти вдохновение в том , что тебя окружает, то ты просто счастлив.

Жизнь настолько богата, разнообразна и еще не изучена именно тобой, здесь столько еще можно найти, открыть.

Поэтому, я не вижу смысла отрываться. Как, допустим, те, кто принимает какие-то допинги или наркотики для достижения творческих откровений, чтобы разглядеть нечто невидимое. Я и так неплохо вижу.

— Строгановка помогла в том, что для Вас, как профессионала, окружающий мир стал неиссякаемым источником вдохновения?

— Там было много факультетов, Я пошла на факультет мебели и интерьера. Выбрала его потому, что что он давал возможность поработать с материалами. Обогатиться новым опытом. И кроме художественного образования, получить конкретную профессию, где ты можешь по другому раскрыться.

— Как вы совмещаете живопись и прикладное искусство?

— Когда я еще не занималась в студии, один художник, который вел у на с мастер-класс, сказал:

— Знаете, почему профессия художник — самая главная?
Мы удивились:

— Как! Что значит главная?

А он предлагает:

— Вы покажите мне хоть один предмет, которого бы не касалась рука художника!

Ко всему вокруг: машинам, стульям, даже станкам ― обязательно приложил руку человек, который владеет карандашом, линией, пространством и объемом. Обладает видением и фантазией.

— У нас долгое время было много живописцев, но почти не было художников, обустраивающих пространство.

— С этим просто. У нас не было и сексопатологов, потому что у нас не было секса. Раньше у людей дай Бог, чтобы были хоть какие-то квадратные метры. О каких дизайнерах могла пойти речь?! Вспомните нашу обувь, Которую называли «испанский сапожок» за те пытки, которые мы испытывали, нося ее. Или мебель, когда у всех стояли одни и те жы диваны?

— То есть это вопрос спроса?

— Конечно, у нас кстати, до сих пор только Сторгановка выпускает профессиональных интерьерщиков. И учиться этой профессии и надо шесть лет. А куда не погляди, — ой, я делаю интерьер! А что этот «художник» заканчивал?

Вот едем по Тверской, вдруг муж смеется, видит висящую растяжку, где написано: «Ускоренные курсы дизайнеров за три месяца».

Чему можно научиться за три месяца?

Журналы полистать. Любой архитектор тоже идет в итерьерщики. А их ведь учат совершенно другому: опоры, блоки и т. д.

Вот вы же не пойдете лечить ребенка в ветеринарную, раз он тоже врач. Что такое специалист по интерьеру или декоратор?

Это чистая психология. Что за люди будут здесь жить и работать, кот они, чего хотят от жизни, их пристрастия, мечты, любимые цвета ― все это нужно знать декоратору досконально.

Поэтому если вы позвали дизайнера, пусть предоставит вам форэскиз, собственноручно, выполненый акварелью. Это будет означать, что его этому все же учили. А наброски на компьютере, которые сейчас обычно представляют, может сделать любая мартышка.

— Вы пишете портреты детей? А добиться здесь некоторой живописной правды ― задача очень сложная. Поскольку и личность, характер, юной модели еще не сложились.

— Сложность только в том плане, что уговорить ребенка спокойно посидеть больше 15 мнут практически невозможно. Что касается личности, то для меня этот момент она уже вполне сложившаяся.
Я ведь пишу именно его возраст, а не то , что будет потом, когда ребенок вырастет. Наш ребенок интересует нас именно сейчас. Вот у нас сын родился от старшей девочки с хорошим отрывом. И мы когда смотрим на него, то нам жалко, что он растет. Хочется оставить его в этом возрасте, в районе трех лет.

— Ловите прекрасное мгновение и изучайте его?

— Конечно. Хотя в каждом возрасте дети прекрасны.

— Есть еще одна почти не уловимая материя для живописца ― вода. На одном из форумов в Интернете, можно было как-то прочитать, как люди обсуждали изображение воды на одном из Ваших венецианских пейзажей.

Что такую живую воду на полотнах не часто встретишь.
Почему трудно писать воду?

— Это как с лицом ребенка. Потому что она переменчива. Вот стакан, например, стоит себе и стоит. Здесь отражение окна, здесь блик. Подбираем цвет, потом другой.

А вода ― она все время колышется. При этом надо угадать цвет. Там же в этом отношении полный хаос.

Все равно что писать человека, который при этом будет бегать, смеяться, плакать. Очень сложно поймать это состояние. А надо написать именно это настроение, именно в этом месте, именно в это время при конкретном освящении. Передать именно мгновение. А не вообще.

— Какие картины больше всего Вы любите сами, те где надо что-то додумывать, или выписанные до мельчащих подробностей?

— Даже та картина, которая сделана , самым тщательнейшим образом, должна оставлять место додумывания.

Например, те же голландские цветы. Помните, где пышные тюльпаны, сочные фрукты, по брызнувшему соку которых, ползут мушки? В принципе, что тут досказывать?

От угла и до угла все прорисовано до пылинки. Но эту картину, я буду рассматривать долго, с упоением, глотая слюнки. Потому что атм такое мастерство. Вот мне хочется знать ― как это можно было сделать? Как?

— То есть у всех своя радость. И у тех, кто домысливает, и у тех, кто разглядывает совершенство?

— Созерцание ― это очень важно. Хуже всего, когда мимо картины идут, не оглядываясь. Еще хуже, когда картины одинаковые.

Найдет человек какую-то нишу. И вот пишет все картины на один манер.

— «Нравиться ― не нравиться» зрителя часто зависит от энергетики картины.

— Дело в то, что любая картина, написана ли она талантливым художником, бездарным, приверженцем светлых идей или наоборот, — это продукт нашего внутреннего мира.

Я вкладываю в картину свое, а дальше уже картина и зритель начинают взаимодействовать. От какой-то картины ты отскакиваешь и не хочешь ее видеть.

Бывают такие, которые тебя просто пугают, тревожат. А какие-то ― как бальзам на душу. И ты хочешь с этой картиной жить и рассматривать ее бесконечно. Каждая несет в себе какой-то заряд. Она заставляет участвовать в этой игре, в той жизни, которая в ней заключена.

— Сейчас даже психологи некоторым людям с проблемами арт-терапию, то есть некий душевный выброс вложить в красивую раму. Профессионалы могут этим заниматься?

— Да, это делают и профессионалы. Правда не знаю зачем. На здоровую голову, этого действительно, сделать нельзя. Только в том случае, если хочешь подарить картину врагу, чтобы он кричал по ночам.

— Значит позитивная энергия зависит от ответственности художника?

Или для того профессионал, чтобы управлять этим процессом?

— Это вклад человека, его натуры, его таланта. Совокупность всего. Это заказать нельзя. «Вот я сегодня буду позитивным». Может быть, поэтому есть часть так называемых непризнанных гениев. Их, мол, не понимают, и они пьют, горькую. А может быть тебя не просто не понимают, а не принимают? Потому что, скорее всего, ты несешь разрушение.

— Думаете зритель, легко отличает одного от другого?

— Вы знаете, многие приходят и говорят:

— Я не понимаю, я не специалист, но мне нравиться.

Да, у нас не было принято учить детей понимать искусство. Но на выставки и салоны ходят те, у кого к кому тянется душа. И я им верю. Верю в их вкус. Люди постепенно тоже воспитываются.

И если картину хотят видеть, значит, она состоялась. Не возможно ориентироваться на одних искусствоведов. Они тоже люди, и могут ошибаться. У них может быть предвзятое мнение.

— А каких зрителей больше любите?

— Больше люблю наших. Хотя и заграницей внимание тоже приятно.

Но наши соотечественники ― мы ведь практически все родственники. Вот приходит на выставку пожилая москвичка, нашла меня за день до закрытия. «Как хорошо, что я успела. Хочу спросить, когда будет следующая выставка? Прекрасно, что в марте, я как раз продаю дачу и займусь произведениями искусства!»

А ведь это дорогие вещи, не товар первой необходимости. Или подходит мужчина, таких пол-Москвы. Приехал с женой, мамой, дочкой. Долго выбирали. Они ведь на эти деньги могли поехать отдохнуть. Но они всей семьей решили, что им нужна картина.

— Но имеет и практическую сторону. Среди красоты человек чувствует себя увереннее, счастливее, и потому становиться способен на большее.

— Один зритель, глядя на мою картину, принял решение уехать жить на природу. Конечно, это решение долго в нем зрело, и он долго не решался это сделать. А пейзаж подвиг его на это.

— Чем вам так нравиться процесс рисования? Это очарование божеским миром?

— Вот ведите этот натюрморт? Эту постановку я сразу как-то увидела. Ходила вокруг. Думала, как можно это нестандартно скомпоновать? Что бы акцент остался в центре, а вид несколько сдвинут. Как сделать сначала, какой положить слой? Вот так хожу, раскладываю ход работы. Я не думаю в это время: « Ах, какую прекрасную картину сейчас напишу!» Нет, я думаю» «Фон будет спокойным, здесь не будет грубых мазков». Даже вспоминаю процесс, я получаю удовольствие. А если еще и получиться…

— Сейчас женщины-художники, не бояться быть женщинами. В отличии от прежних времен, когда женщина-художник просто обязана была конкурировать с мужчиной по силе и мощи.

— Конечно. Я никогда не спорила, когда говорили: — «О, это женская живопись!» А почему нет?! Почему я должна быть бесполая? Ведь давно известно, что мы с мужчинами с разных планет. Как же мы можем мыслить одинаково? Просто раньше, во времена устоев церкви, диктате патриархата, женщине было не прилично быть художником, даже если она родилась им. Поэтому приходилось доказывать. Даже сейчас не всегда складывается, потому что творческие порывы вянут под грузом быта. Быт никто не отменял.

— Вам муж помогает?

— Он благосклонно на это смотрит. Он вообще мой фанклуб. Он не художник, а бывший военный. Но очень поддерживает меня, и как я понимаю, даже гордиться тем, что его жена ― художник. Я ему очень благодарна. Я в свое время сделала безумную вещь: Поменяла свою фамилию, на фамилию мужа, можно сказать, начала с нуля, родилась заново.

— Ваши работы отражают это счастье.

— Картины, конечно, отражают то, чем мы живем. Было бы что отражать.

— Что вы можете пожелать читателям нашего журнала?

— Побольше всем интересоваться, не боясь, что чего-то не понимаешь. Прислушиваться к своим чувствам и ощущениям, и они выведут на правильный путь. Надо не просто ждать, а читать, развиваться. Не только жить телевизором, диваном, работой. Понятно, все устают, но надо все равно, открывать новые горизонты посредством искусства. И знать, что все будет здорово, что все в твоих руках, ты со всем справишься. И вообще ― жизнь только начинается. У меня, например, это именно так.

© «TOP STYLE», 1/2008, Марина КРАСОТИНА